Примадонне 65 лет. Она нечасто дает интервью и еще реже говорит с журналистами на личные темы. В 1998 году Елена Сотникова позвонила певице, чтобы договориться о материале для ELLE, и услышала: «Ну… приезжайте сейчас. Только прямо сейчас». И хотя за эти 16 лет жизнь Аллы Борисовны изменилась, многое из того, что было сказанно тогда, сегодня звучит так же остро, актуально и искренне.
— Я с детства ненавидела внимание к своей персоне! Терпеть не могла фотографироваться. У меня даже прозвище было Дикарка, настолько я была замкнутая. Я жила в своем мире, где в основном занималась музыкой. Наша семья была не из бедных, каждое лето снимали дачу. Там вокруг меня постоянно толпились ровесники, потому что я хорошо играла на пианино, песенки пела. Пианино всегда было со мной, всегда, представляете? Все отдыхают, а я должна по три часа заниматься. Все это тянулось с пяти лет… Внимание ко мне крутилось вокруг одного и того же (хорошо пою, хорошо играю!), и я поняла, что привлекаю людей только с этой точки зрения. В остальном я была в общем-то никакая. Неспортивная. В волейбол не играла. На танцы не ходила. Рыжий очкарик с косой, вечно затюканный бабушкой: туда не ходи, сюда не ходи.
— Первое и главное: я никогда не смогу сказать людям правду о себе. Я не могу рассказать журналистам о каких-то вещах, которые мне действительно интересны, потому что они не интересны с точки зрения прессы. Это грустно, поскольку то, что интересует журналистов, можно придумать… Если не придумывать, придумают они.
— Наверное, люди уже поняли, что оскорбить меня нечем. И зачем? Если я в чем-то виновата, я сама себя оскорблю. Да и нет на мне такой вины… Хотя все мы небезгрешны.
— Я была очень ранимой. Для того, чтобы защитить себя, я надела броню образа неприступной и агрессивной, отвечающей на выпады. Какое-то время мне это помогало. Но здоровью мешало. Теперь я просто больше думаю о здоровье.
— Отсюда уехать меня может заставить только страшная обида на Родину-мать. Пока никто так не обижал. Но я бы не хотела быть нищей в своей стране. Если сделают так, что я буду нищей, то я лучше буду нищей в другой стране. Мне нужно денег ровно столько, чтобы я не чувствовала себя униженной.
— Депрессия не может быть основана на чем-то одном. Скорее, на совокупности бестолковых поступков, подчас вынужденных; бессилии предпринять решительный шаг и из-за этого презрении к себе… Это ужасно. Внутри болит и ноет, и ты носишь и носишь эту боль в себе. И даже страшно ее отдать кому-то. У меня четкое ощущение: если я кому-то расскажу, то как бы передам это другому. А такую боль душевную даже врагу отдать неудобно… Надо любить себя. Никто и ничто, кроме тебя самого, не может вывести тебя из депрессии. Ни алкоголь, ни наркотики, ни друзья, ни много еды… Только самоанализ. Умение взять себя в руки и принять решение, которое ты не можешь принять, презирая себя за это! Мне бабушка раньше говорила: «Брось, а то уронишь!»
— Да уж, через это мы прошли… Попили. Я ведь в такое время родилась, когда ни один вопрос без этого дела не решался. Особенно тяжко мне было где-то от 30 до 36 лет. Ну просто все пили! Каждый божий день — застолье. Ко мне вечно стремились люди, нужные и ненужные. А еще я любила выпить, потому что во мне какой-то клапан раскрывался.
— Когда я выпью, я о-о-очень талантливая. Это мне все говорили… Более того: большинство идей, слов, музыки рождалось во мне после застольной беседы, после ухода гостей. Это называлось «ночной бред». У меня его целые кассеты были. Но оттуда очень много задумок пошло на песни! Я садилась за рояль, импровизировала — благо, хватало ума записывать — и во всей этой чуши всегда находились две-три просто гениальные строчки! На следующий день я все прослушивала и вместе со своими талантливыми друзьями разрабатывала идеи. А еще, когда выпивала, начинала рассказывать. Обо всем. Могла философствовать о жизни ночи напролет! И говорят, что это были самые интересные вечера! Все сидели и слушали открыв рот, забывая о времени. Я упивалась собой, рассказывая выдуманные и невыдуманные истории.
— Я приветствую пластические операции. Это так же нормально, как аэробика и наклеенные ногти. Хотя… В свое время на меня большое впечатление произвела Брижит Бардо. Я понимаю, почему она не хочет этого делать. Ей так надоело внимание к себе как к красивой женщине! Для нее единственный способ отвлечь от себя внимание — тихо и достойно стареть и заниматься другим делом. Но у нее есть возможность нормально существовать и после ее звездного часа. У нас же другая ситуация: мы должны вкалывать до конца своих дней, чтобы хоть как-то себя поддержать… С одной стороны, это неправильно, с другой стороны… в этом и мужество русской женщины.
— Облегающая одежда заставляет тебя нравиться кому-то. Одежда свободного покроя заставляет тебя нравиться самому себе. Ты уже не думаешь о себе свысока. Ты способен общаться, проявлять характер, а не просто демонстрировать себя.
— Полная женщина и в обтянутом, и в свободном останется полной.
— Вы можете писать на конверте: «Москва, Алле Пугачевой». Такие доходят. Какое письмо ни возьми, это такая боль, такие стенания по поводу жизни! И аб-со-лют-ная вера в то, что я могу помочь. Это меня убивает.
— Я предпочитаю дружить с мужчинами. Почему? Это вопрос к женщинам. Они со мной как-то не дружат… Но если дружат, то надолго, навсегда. Может, это нескромно звучит, но дружбой со мной они очень дорожат. Я тот редкий случай, когда женщина женщину может понять и правильно истолковать ее поступки. Я хороший резонер. Я могу простить многое. Даже женщине-недругу своему, потому что я понимаю ее.
— Я не женщина и не мужчина. Я уже не знаю, кто я. Особенно после этой смерти своей. (Имеется в виду критическое состояние после пластической операции в 1992 году). Когда уже на тот свет отходила, что-то во мне поменялось. Появилось то, что называется словом «мудрость». Когда ты не злой, не добрый, а когда ты мудрый. Меня уже невозможно вывести из себя. Я могу только выслушать, сказать что-то, довести до конца определенное наказание. Но я не буду ни злиться, ни нервничать по этому поводу.
— С забранными волосами, открытым лицом у меня полностью меняется характер. Вот я сейчас вам это покажу, и вы убедитесь, что я и говорить буду по-другому. (Поднимает волосы, открывает лоб.) Видите, у меня просто королевское лицо. В таком виде я и спеть ничего не смогу. Нужно что-то эдакое, величественное…